Философские взгляды Гоголя

Гоголь Николай Васильевич (20.03[1.04].1809—21.02[4.03].1852), писатель и мыслитель. Философские взгляды Гоголя формируются вокруг понятий эстетики и морали, красоты и добра. С особой остротой Гоголь вскрывает противоречие, которое в современном мире существует между красотой и добром. Моральный идеал воспринимается им как нереальный и даже неестественный, как некая риторика, не имеющая опоры в естественном строе души. Гоголь пишет: «Как полюбить братьев? Как полюбить людей? Душа хочет любить одно прекрасное, а бедные люди так несовершенны, и так в них мало прекрасного». Моральный принцип оказывается бессильным, ибо в действительности душа движется не моральным, а эстетическим вдохновением. Иначе говоря, — душа человеческая вовсе не способна, в нынешнем ее состоянии, к подлинно-моральному действию, т. е. к любви. «Человек девятнадцатого века отталкивает от себя брата... Он готов обнять все человечество, а брата не обнимет». Моральный идеал есть поэтому просто риторика... Между тем, все люди связаны между собой такой глубокой связью, что, поистине, «все виноваты за всех». Он часто приводит мысль, что мы «косвенно» связаны со всеми людьми, и все наши действия, даже мысли, влияют на др. людей. Иначе говоря, тема морали, тема добра — неотвратима, неустранима, она стоит перед каждым во всем своем страшном и грозном объеме, но она не имеет опоры в нынешнем строе души. Страшно то, говорит Гоголь, что мы «в добре не видим добра», т. е. что даже там, где есть подлинное добро, мы не в состоянии воспринять его именно как добро.

«Естественный» аморализм современного человека, по Гоголю, связан с тем, что в нем доминирует эстетическое начало. Вопрос о природе эстетического начала и об отношении его к моральной теме в человеке всю жизнь занимал Гоголя: он сам был горячим, страстным поклонником искусства, но с полной, беспощадной правдивостью вскрывал он таинственную трагичность эстетического начала. В повести «Невский проспект» Гоголь рассказывает о художнике, в душе которого царит глубокая вера в единство эстетического и морального начала, но эта вера разбивается при встрече с жизнью. Художник встречает на улице женщину поразительной красоты, которая оказывается связанной с притоном разврата. Художником овладевает отчаяние; он пытается уговорить красавицу бросить ее жизнь, но та с презрением и насмешкой слушает его речи. Бедный художник не выдерживает этого страшного раздора между внешней красотой и внутренней порочностью, сходит с ума и в порыве безумия кончает с собой. В др. повести, «Тарас Бульба», Гоголь с другой стороны рисует расхождение эстетической и моральной сферы: молодой казак Андрий, охваченный любовью к красавице, бросает семью, родину, веру, переходит в стан врагов, не испытывая никакого смущения и тревоги. В Андрие над всем доминирует эстетическое начало, которое стихийно и внеморально; Андрий отчетливо формулирует основной принцип эстетического мироотношения: «родина моя там, где мое сердце». Это не только отречение от самого принципа морали, но и утверждение стихийной силы, рокового динамизма эстетических движений, которые сбрасывают все преграды морального характера.

Чем глубже сознавал Гоголь трагическую несоединенность в душе эстетического и морального начала, тем проблематичнее становилась для него тема красоты, тема искусства. Именно потому Гоголь, беспредельно влюбленный в искусство, строит эстетическую утопию, которой хочет спастись от указанной коллизии, — он загорается верой, что искусство может вызвать в людях подлинное движение к добру. Гоголь пишет комедию «Ревизор» — вещь гениальную, имевшую громадный успех на сцене, но, конечно, никакого морального сдвига не создавшую в русской жизни. Гоголь понял это, отдал себе ясный отчет в утопичности своей надежды, но именно это и составило исходный пункт его дальнейших исканий. Подлинно соединить красоту и добро может только то, что глубже обоих начал, — т. е. Православие. Религиозные искания Гоголя развиваются все время вокруг этой темы: Православие для Гоголя призвано преобразить естественный строй человека, его культуру, его творчество. Не в отрыве от культуры обращается Гоголь к Православию, но для того, чтобы найти в нем разрешение последних проблем культуры. На этом пути и приходит Гоголь к тому, чтобы связать всю культуру с Церковью, — так Гоголь и ставит тему идеологии, навсегда внеся в русскую мысль идею «православной культуры».

У Гоголя мы находим много глубоких и существенных критических размышлений о западной культуре, но не в этом основной смысл построений Гоголя, а в утверждении, что в Православной церкви «заключена возможность разрешения всех вопросов, которые ныне в такой остроте встали перед всем человечеством». Это и есть та новая мысль, которая стала исходным пунктом для целого ряда русских мыслителей. Понятие культуры отрывается здесь от внутренней связи с ее западной формой — у Гоголя здесь впервые выступает мысль (в неясной форме, впрочем, мелькавшая в русской мысли и раньше), что путь России по существу иной, чем путь Запада, т. к. дух Православия иной, чем дух западного христианства. Вместе с тем, возврат к церковной идее уже не обозначает здесь отвержения светской культуры (как это было в XV—XVI вв.), а ставит вопрос об освящении и христианском преображении ее (к чему ранее двигалась русская мысль, особенно у Сковороды). Гоголь зовет к перестройке всей культуры в духе Православия и является, поистине, пророком православной культуры. Особенно остро и глубоко продумывал Гоголь вопрос об освящении искусства, о христианском его служении. Он первый в истории русской мысли начинает эстетическую критику современности, бичуя пошлость ее. Та острая критика «духовного мещанства», которая впоследствии с такой силой была развита Леонтьевым и Достоевским, с громадной силой выражена уже у Гоголя, начиная с его ранних (т. н. Петербургских) повестей, захватывая затем «Рим», «Мертвые души». Гоголь все время пишет и о том, как спасти эстетическое начало в человеке, как направить его к добру, от которого оторвалась современность в ее эстетических движениях. Отсюда его настойчивое навязывание теургической задачи искусству: «нельзя повторять Пушкина», — говорит он, т. е. нельзя творить «искусство для искусства», «как ни прекрасно такое служение». Искусству «предстоят теперь другие дела» — воодушевлять человечество в борьбе за Царствие Божие, т. е. связать свое творчество с тем служением миру, какое присуще Церкви. Саму Церковь Гоголь все время понимает как живое соединение мистической силы ее с историческим воздействием на мир: «полный и всесторонний взгляд на жизнь остался в Восточной церкви — в ней простор не только душе и сердцу человека, но и разуму во всех его верховных силах». Для Гоголя «верховная инстанция всего есть Церковь». «Церковь одна в силах разрешить все узлы, недоумения и вопросы наши». «Есть внутри земли нашей примиритель, который покуда не всеми виден, это — наша Церковь... В ней правило и руль наступающему новому порядку вещей, — и чем больше вхожу в нее сердцем, умом и помышлением, тем больше изумляюсь чудной возможности примирения тех противоречий, которых не в силах теперь примирить Западная церковь..., которая только отталкивала человечество от Христа».

Это целая программа построения культуры в духе Православия на основе «простора», т. е. свободного обращения ко Христу. Это было некое «лучезарное видение», которым горел Гоголь, — видение того «нового порядка вещей, как пишет архим. Бухарев, в котором Православие раскроется для мира во всем свете своего вселенского царственного значения». Сам Гоголь выдвигал именно «всемирность человеколюбивого закона Христова» — его приложимость ко всему, его освящающее действие на каждом месте, во всех явлениях жизни. Поэтому религиозное сознание Гоголя свободно от теократического привкуса — он принимает все формы культуры, он считается с тем, что ныне человечество «не в силах прямо встретиться со Христом», и в пробуждении душ к этой встрече Гоголь и видел церковное служение искусства.

Эта позиция Гоголя не только выдвигает новые основы для идеологии, но вообще означает если не наступление, то приближение эпохи нового, свободного сближения культурного сознания с Церковью.

Прот. В. Зеньковский

+ + +

Сторонник самобытных начал

Особое значение в творчестве Гоголя имели православно-публицистические произведения «Выбранные места из переписки с друзьями» (1847), «Размышления о Божественной литургии».

В «Выбранных местах из переписки с друзьями» Гоголь выступает как сторонник самобытных начал Святой Руси и призывает соотечественников осознать свою неповторимую национальную сущность, историческое призвание России, уникальность ее культуры и литературы. Как и славянофилы, Гоголь был убежден в особой миссии России, которая, по его словам, чувствует Божию руку на всем, что сбывается в ней, и чует приближение иного царства. Эта особая миссия России связывалась в представлении Гоголя с Православием как истинным, неискаженным (в отличие от католицизма или протестантизма) христианством.

Размышляя об основах русской цивилизации, Гоголь особое внимание уделяет роли Православной церкви в жизни России, утверждая, что Церковь не должна существовать отдельно от государства, а оно, в свою очередь, немыслимо вне монарха. Монарх, по мнению Гоголя, важнейший компонент государственного устройства, без монарха невозможно полноценное его существование. Он был согласен с Пушкиным в том, что «Государство без полномощного монарха — автомат: много-много, если оно достигнет того, чего достигнули Соединенные Штаты? Мертвечина: человек в них выветрился до того, что и выеденного яйца не стоит. Государство без полномощного монарха то же, что оркестр без капельмейстера…»

Православная церковь, монарх и народ — это, по Гоголю, неразрывное целое, соединенное соборным духом христианской любви. Но как полюбить ближнего своего, если он так несовершенен, если в нем так мало прекрасного, — задает вопрос Гоголь и сам отвечает: «Поблагодарите Бога прежде всего за то, что вы русский. Для русского теперь открывается этот путь, и этот путь есть сама Россия. Если только возлюбит русский Россию, возлюбит и все, что ни есть в России. К этой любви ведет теперь Сам Бог… А не полюбивши России, не полюбить нам братьев своих, а не полюбивши своих братьев, не возгореться нам любовью к Богу, а не возгоревшись любовью к Богу, не спастись вам».

Национальная идея в публицистике Гоголя порождается этим духом христианской любви к Богу, братьям своим, соборным служением всех подданных монарху и государству. Жизнь каждого человека независимо от его положения в обществе должна быть службой Богу и государю, а через служение им и всему народу.

С горечью пишет Гоголь в «Выбранных местах…» об отсутствии подобного соборного согласия, о том хаосе и разладе, который царит вокруг и который впоследствии Достоевский назовет «обособлением»: «Теперь все между собой в ссоре и всяк друг на друга лжет и клевещет беспощадно… Все перессорилось; дворяне у нас между собой, как кошки с собаками; купцы между собой, как кошки с собаками, мещане между собой, как кошки с собаками… Даже честные и добрые люди между собой в разладе; только между плутами видится что-то похожее на дружбу и соединение в то время, когда кого-нибудь из них сильно станут преследовать».

Один из источников подобной разобщенности и вражды — это, по словам Гоголя, роскошь, к искоренению которой необходимо стремиться каждому: «Гоните эту гадкую, скверную роскошь, эту язву России, источницу взяток, несправедливостей и мерзостей, какие у нас есть. Если нам одно это удастся сделать, то вы уже более принесете существенной пользы, чем сама княгиня О. А это, как вы сами видите, даже не требует никаких пожертвований, даже и времени не отнимает».

Вместе с тем Гоголь призывает не отчаиваться и не приходить в смущение от внешних беспорядков, но стараться навести порядок в собственной душе: «Недурно заглянуть всякому из нас в свою собственную душу. Загляните также и вы в свою. Бог весть, может быть, там увидите такой же беспорядок, за который браните других… Не бежать на корабле из земли своей, спасая свое презренное земное имущество, но, спасая свою душу, не выходя вон из государства, должен всяк из нас спасать себя самого в самом сердце государства».

Свои надежды на спасение души писатель связывает с природой русского человека, который, по его словам, так умеет быть благодарным за всякое добро и который, как только заметит, что другой проявляет в нем участие, сам уже готов чуть не просить прощения.

Русскому человеку, по словам Гоголя, присущ особый такт ума, позволяющий ему «выразить истинное существо всякого дела… выразить его так, что никого не оскорбит выраженьем и не восстановит ни против себя, ни против мысли своей даже несходных с ним людей». Этот «верный такт ума» проявляется даже в простом крестьянине, который способен говорить со всеми, даже с царем, с такой свободой и с таким достоинством, какие трудно найти у образованных и светских людей.

«Верный, истинно русский такт ума» сочетается в нем с молодецкой удалью и отвагой, решимостью «рвануться на дело добра… если только представится случай рвануться всем на дело, невозможное ни для какого другого народа…»

Говоря о самобытности отечественного национального характера, Гоголь отмечает и такую его особенность, как склонность к иронии или, точнее, добродушному юмору: «У нас всех много иронии. Она видна в наших пословицах и песнях и, что всего изумительней, там, где, видимо, страждет душа и не расположена вовсе к веселости… Трудно найти русского человека, в котором бы не соединилось вместе с уменьем пред чем-нибудь истинно возблагоговеть — свойство над чем-нибудь истинно посмеяться».

Это свойство «истинно посмеяться», по убеждению Гоголя, предопределило возникновение в нашей литературе сатирического направления, виднейшим представителями которого были Кантемир, Фонвизин, Грибоедов, да и сам автор «Ревизора» и «Мертвых душ».

Свойство «истинно посмеяться», и прежде всего над самим собой, Достоевский впоследствии назовет склонностью к самоосуждению, подчеркивая при этом, что самоосуждение (или, по словам И. А. Ильина, мнительно-покаянное преувеличение своих грехов) есть признак нравственного здоровья и надежный залог спасения собственной души.

Но спасти свою душу невозможно без веры в Бога, которая часто заменяется верой в человеческий разум. Ненадежность последнего в решении важнейших нравственных вопросов для Гоголя очевидна: «Ум для современного человека — святыня: во всем усомнится он — в сердце человека, которого несколько лет знал, в правде, в Боге усомнится — но не усомнится в своем уме». Гордость ума, про словам Гоголя, никогда еще не возрастала до такой степени, как в XIX в.: «Она слышится в самой боязни каждого прослыть дураком. Все вынесет человек века: вынесет названье плута, подлеца; какое хочешь дай ему названье, он снесет его — и только не снесет названье дурака. Над всем он позволит посмеяться — и только не позволит посмеяться над умом своим. Ум для него святыня. Из-за малейшей насмешки над умом своим он готов сию же минуту поставить своего брата на благородное расстояние и посадить, не дрогнувши, ему пулю а лоб. Ничему и ни во что он не верит; верит только в один ум свой».

Этот гордый ум есть не что иное, как проявление темного дьявольского начала: «Дьявол выступил уже без маски в мир. Дух гордости перестал уже являться в разных образах и пугать суеверных людей, он явился в собственном своем виде. Почуя, что признают его господство, он перестал уже и чиниться с людьми».

Отвергая мысль о революционных потрясениях как средстве улучшения жизни, Гоголь был солидарен с Пушкиным в том, что «лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые приходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений человеческих, страшных для человечества». Нравственное же обновление всех слоев общества невозможно вне духовного возрождения, вне Бога, вне христианизации всей жизни и культуры.

Глубоко чувствуя сам дух Православия, Гоголь не был сторонником индивидуального спасения души и понимал, как и Хомяков, что опасаться должно всем миром со всеми братьями. Говоря об этом, К. Мочульский подчеркивал: «Религия Гоголя — соборная. Люди — братья, живущие друг для друга, связанные общей виной перед Господом, круговой порукой и ответственностью. Всякий индивидуализм и эгоистическая обособленность — от дьявола. В духовной области нет частной собственности: все Божье, все дары посылаются для всех».

«Кто приобрел крупицу мудрости, тот уже не имеет права скрывать ее в себе от других: она не твоя, а Божие достояние. Бог ее выработал в тебе; все же дары Божии даются нам затем, чтобы мы служили собратьям нашим».

В этой гоголевской идее соборности и «службы» раскрывается глубочайшая истина Русского Православия.

Считая Россию страной, особо избранной Промыслом Божьим, Гоголь был убежден, что она ближе всех подошла к Христу, что в народной душе живет правда Христова, что Русское государство не просто христианское, но «небесное государство». В такой несколько парадоксальной религиозной форме подходит Гоголь к осмыслению национальной идеи.

Мысль о светлом братском единении людей — сущность этой идеи, когда человек оказывается способным увидеть в ближнем своем брата, которого хочется обнять и прижать к груди. В одном из последних писем «Переписки с друзьями» Гоголь задается вопросом «Почему только в одной России так радостно и торжественно празднуется Пасха? Почему мы верим, что свет грядущей Пасхи разольется из России по всему миру?» И, отвечая на вопрос, Гоголь утверждает, что именно в русской душе есть «начало братства Христова, ощущение личной греховности, жажды покаяния и любви, устремленность к братскому единению всех сословий. Дело не в патриотических возгласах и пасхальных поцелуях, поясняет Гоголь, но в том, чтобы «взглянуть в этот день на человека, как на лучшую свою драгоценность, — так обнять и прижать его к себе, как наироднейшего своего брата, так ему обрадоваться, как бы своему наилучшему другу, с которым несколько лет не видались и который вдруг неожиданно к нам приехал».

Эту соборную идею всечеловеческого единения и братства впоследствии будет развивать Достоевский на страницах «Дневника писателя» и особенно в Пушкинской речи.

«Не умрет из нашей старины, — заключает Гоголь, — ни зерно того, что есть в ней истинно русского и что освящено Самим Христом. Разнесется звонкими струнами поэтов, развовестится благоухающими устами святителей, вспыхнет померкнувшее, и праздник Светлого Воскресения воспразднуется, как следует, прежде всего у нас, чем у других народов». В этих гоголевских словах нет никакой гордыни, ибо здесь же он замечает, что мы не лучше других народов: «Никого мы не лучше, а жизнь еще неустроенней и беспорядочней всех их. «Хуже мы всех прочих» — вот что мы должны говорить о себе. Но есть в нашей природе то, что нам это пророчит. Уже самое неустройство наше нам это пророчит. Мы еще растопленный металл, не отлившийся в свою национальную форму; еще нам возможно выбросить, оттолкнуть от себя нам неприличное и внести в себя все, что уже невозможно другим народам, получившим форму и закалившимся в ней».

Христианское начало братского единения, по словам Гоголя, кроется в самой славянской природе нашей: «Побратание людей было у нас родней даже кровного братства… нет у нас непримиримой ненависти сословья противу сословья и тех озлобленных партий, какие водятся в Европе и которые поставляют препятствие на преоборимое к соединению людей и братской любви между ними».

Именно это дремлющее в душе русского человека чувство братства пробуждается в решающую минуту, как это было в 1812, и помогает сплотиться для одоления враждебной напасти: «В такие минуты всякие ссоры, ненависти, вражды — все бывает позабыто, брат повиснет на груди у брата, и вся Россия — один человек… И твердо говорит мне это душа моя: и это не мысль, выдуманная в голове. Такие мысли не выдумываются».

Одним из первых Гоголь поставил вопрос о необходимости создания новой культуры, которая бы способствовала духовному возрастанию человека, его нравственному очищению и просветлению. Эта новая культура должна строиться на основах Православия, ибо в нем заключена возможность решения тех вопросов, которые встают перед человечеством. Новое искусство, по Гоголю, должно служить «незримой ступенью к христианству», выполнять ту же задачу, что и сочинение духовных авторов, т. е. вести душу по пути духовно-нравственного совершенствования.

Все это относится и к литературе. Вот почему, предупреждает Гоголь, обращаться со словом нужно честно, ибо Слово есть «высший подарок Бога человеку». Но для честного обращения с ним необходимо привести «в стройность» собственную душу, в противном случае «с самым чистейшим желанием добра можно произвести зло… Беда, если в предметах святых и возвышенных станет раздаваться гнилое слово; пусть уже лучше раздается гнилое слово о гнилых предметах. Все великие воспитатели людей налагали долгое молчание именно на тех, которые владели даром слова, именно в те поры и в то время, когда больше всего хотелось им пощеголять».

В «Выбранных местах…» Гоголь не устает утверждать, что главное дело его жизни — это устроение и очищение собственной души: «Дело мое — душа и прочное дело жизни». Свобода в этом смысле заключается не в том, чтобы «говорить произволу своих желаний: да, но в том, чтобы уметь сказать им: нет». Но здесь же писатель добавляет, что «Никто теперь в России не умеет сказать самому себе твердого “нет”». Вновь и вновь Гоголь заклинает: «Душу и душу нужно знать теперь, а без того не сделать ничего. А узнавать душу может один только тот, кто уже начал работать над собственной душой своей…»

Мысль о связи художественного таланта с душевным и нравственным воспитанием — одна из основных у позднего Гоголя. В 1846 он пишет А. М. Вильегорской: «В писателе все соединено с совершенствованием его таланта и обратно: совершенствование его таланта соединено с совершенствованием душевным». При этом Гоголь акцентировал внимание на собственном несовершенстве как факторе первостепенной важности в своей духовной и творческой эволюции: «Редко кто мог понять, что мне нужно было вовсе оставить поприще литературное, заняться душой и внутренней своей жизнью для того, чтобы потом возвратиться к литературе создавшимся человеком».

Одним из положительных свойств своей личности писатель считал «желание быть лучшим»: «Бог дал мне многостороннюю природу. Он поселил мне также в душу, уже от рожденья моего, несколько хороших свойств; но лучшее из них, за которое не умею, как возблагодарить его, было желание быть лучшим. Я не любил никогда моих дурных качеств… По мере того, как они стали открываться, чудным высшим внушеньем усиливалось во мне желанье избавляться от них…».

Лев Толстой, говоря об этих внутренних переменах, происходивших в душе Гоголя в поздний период жизни, заметил: «Гоголь почувствовал потребность собственного душевного подъема. Правда, ему не удалось пережить этот процесс, он не успел… но из этого не следует, что это было падение: это был шаг, который пресекла смерть…» И далеко не случайно, что сам Толстой в своей «Исповеди» почти буквально повторяет гоголевские слова о «желании быть лучшим», определившие его собственную духовную и нравственную эволюцию: «Я вернулся к тому, что главная и единственная цель моей жизни есть то, чтобы быть лучше, т. е. жить согласно с этой волей: я вернулся к тому, что выражение этой воли я могу найти в том, что в скрывавшейся от меня дали выработало для руководства все человечество».

В неустанной работе над устроением собственной души значительную помощь может и должна оказывать Церковь (Толстой в этом расходился с Гоголем), которая, по мнению последнего, еще не вошла в русскую жизнь в нужном масштабе. Возврат к Церкви необходим как отдельно взятому человеку, так и всей отечественной культуре в целом. Беда, однако, в том, что современники Гоголя, впавшие в апостасию, скептически относились к официальной Церкви, не замечая при этом духовных сокровищ Православия, хранимых и развиваемых в Оптиной Пустыни и др. центрах православной духовности. Именно эти сокровища должны стать источником духовного, нравственного и экономического обновления России. Все беды и неустройства ее, по мнению Гоголя, происходят от того, что отечественная интеллигенция, увлеченная копированием и заимствованием западных форм жизни и не замечавшая самобытных духовных основ отечественной цивилизации, перестала ценить (скорей всего она и не могла оценить) духовные ценности Православия, которыми на протяжении веков руководствовался простой народ.

Любопытен в этом смысле образ генерала Бетрищева во 2-м томе «Мертвых душ», который считал, что стоит только одеть русских мужиков в немецкие штаны, так сразу «науки возвысятся, торговля подымется и золотой век настанет в России». Прозападно ориентированная русская интеллигенция, по Гоголю, принадлежит к числу тех доморощенных умников, о которых Костанжогло иронически замечал, что они, «не узнавши прежде своего, набираются дури вчуже».

Необходимо, подчеркивал Гоголь, не только, чтобы русский гражданин знал дела Европы, но прежде всего не упускал из вида русские начала, в противном случае «похвальная жадность знать чужеземное» не принесет добра: «И прежде и теперь я был уверен в том, что нужно очень хорошо и очень глубоко узнать свою русскую природу и что только с помощью этого знанья можно почувствовать, что именно нам брать и заимствовать из Европы, которая сама этого не говорит».

Ю. Сохряков

Использованы материалы сайта Большая энциклопедия русского народа - http://www.rusinst.ru

Мария Ивановна, мать Николая Васильевича Гоголя.

Гоголь и крепостной мальчик Семенов жгут второй том "Мертвых душ".
12 февраля 1852 г. Литография Солоницына.

В доме на Никитском бульваре сжег рукопись

Гоголь Николай Васильевич (1809 - 1852), прозаик, драматург, критик. Родился 20 марта (1 апреля н.с.) в местечке Великие Сорочинцы Миргородского уезда Полтавской губернии в семье небогатого помещика. Детские годы прошли в имении родителей Васильевке, рядом с селом Диканька, краем легенд, поверий, исторических преданий. В воспитании будущего писателя определенную роль сыграл отец, Василий Афанасьевич, страстный поклонник искусства, любитель театра, автор стихов и остроумных комедий.

После домашнего образования Гоголь провел два года в Полтавском уездном училище, затем поступил в Нежинскую гимназию высших наук, созданную по типу Царскосельского лицея для детей провинциального дворянства. Здесь учится играть на скрипке, занимается живописью, участвует в спектаклях, исполняя комические роли. Думая о своем будущем, останавливается на юстиции, мечтая "пресекать неправосудие".

После окончания Нежинской гимназии в июне 1828 в декабре отправляется в Петербург с надеждой начать широкую деятельность. Службу получить не удалось, первые литературные пробы оказались неудачными. Разочаровавшись, летом 1829 уезжает за границу, но скоро возвращается. В ноябре 1829 получает место мелкого чиновника. Серая чиновничья жизнь скрашивалась занятиями живописью в вечерних классах Академии художеств. Кроме того, властно влекла к себе литература.

В 1830 в журнале "Отечественные записки" появилась первая повесть Гоголя "Басаврюк", впоследствии переработанная в повесть "Вечер накануне Ивана Купала". В декабре в альманахе Дельвига "Северные цветы" печатается глава из исторического романа "Гетьман". Гоголь сближается с Дельвигом, Жуковским, Пушкиным, дружба с которым имела большое значение для развития общественных взглядов и литературного таланта молодого Гоголя. Пушкин ввел его в свой круг, где бывали Крылов, Вяземский, Одоевский, художник Брюллов, дал ему сюжеты для "Ревизора" и "Мертвых душ". "Когда я творил, - свидетельствовал Гоголь, - я видел перед собой только Пушкина... Мне дорого было его вечное и непреложное слово".

Литературную известность Гоголю принесли "Вечера на хуторе близ Диканьки" (1831 - 32), повести "Сорочинская ярмарка", "Майская ночь" и др. В 1833 пришел к решению посвятить себя научной и педагогической работе и в 1834 был назначен адъюнкт-профессором по кафедре всеобщей истории при Санкт-Петербургском университете. Изучение трудов по истории Украины легло в основу замысла "Тараса Бульбы". В 1835 оставил университет и целиком отдался литературному творчеству. В том же году выходят сборники повестей "Миргород", куда вошли "Старосветские помещики", "Тарас Бульба", "Вий" и др., и "Арабески" (на темы петербургской жизни). Повесть "Шинель" была самым значительным произведением петербургского цикла, в черновом варианте прочитана Пушкину в 1836, а закончена в 1842. Работая над повестями, Гоголь пробовал свои силы и в драматургии. Театр представлялся ему великой силой, имеющей исключительное значение в общественном воспитании. В 1835 был написан "Ревизор" и уже в 1836 поставлен в Москве с участием Щепкина.

Вскоре после постановки "Ревизора", затравленный реакционной печатью и "светской чернью". Гоголь уехал за границу, поселившись сначала в Швейцарии, затем в Париже, продолжал работу над "Мертвыми душами", начатую в России. Известие о гибели Пушкина было для него страшным ударом. В марте 1837 поселился в Риме. Во время приезда в Россию в 1839 - 40 читал друзьям главы из первого тома "Мертвых душ", который был завершен в Риме в 1840 - 41.

Вернувшись в Россию в октябре 1841, Гоголь при содействии Белинского и др. добился напечатания первого тома (1842). Белинский назвал поэму "творением, глубоким по мысли, социальным, общественным и историческим".

Работа над вторым томом "Мертвых душ" совпала с глубоким духовным кризисом писателя и прежде всего отразила его сомнения в действенности художественной литературы, что поставило Гоголя на грань отречения от его прежних созданий.

В 1847 издал "Выбранные места из переписки с друзьями", которую Белинский подверг уничтожающей критике в письме к Гоголю, осудив его религиозно-мистические идеи как реакционные.

В апреле 1848 после путешествия в Иерусалим, ко Гробу Господню, окончательно возвращается в Россию. Живя в Петербурге, Одессе, Москве, он продолжал работу над вторым томом "Мертвых душ". Им все сильнее овладевали религиозно-мистические настроения, состояние здоровья ухудшалось. В 1852 начались встречи Гоголя с протоиереем Матвеем Константиновским, фанатиком и мистиком.

11 февраля 1852, находясь в тяжелом душевном состоянии, писатель сжег рукопись второго тома поэмы. 21 февраля утром Гоголь умер в своей последней квартире на Никитском бульваре.

Гоголь был погребен в Свято-Даниловом монастыре. После революции останки Гоголя были перенесены на Новодевичье кладбище.

Использованы материалы кн.: Русские писатели и поэты. Краткий биографический словарь. Москва, 2000.

Могила Н.В. Гоголя в московском Свято-Даниловом монастыре.
Фото 1902 года.

Краткая хроника жизни

1809, 20 марта (1 апреля) - Н. В. Гоголь родился в селе Сорочинцы Полтавской губ. в семье небогатого украинского помещика. Детство провел в семье родителей в имении Васильевка Миргородского уезда.

1818-1819 -  обучался в Полтавском уездном училище.

1821-1828 -  учился в Нежинской гимназии высших наук.

1828 - переехал в Петербург, где служил чиновником до 1831 г. Ранние литературные опыты относятся ко времени пребывания его в гимназии. В 1829-м под псевдонимом В. Алов издает романтическую поэму "Ганц Кюхельгартен", носившую подражательный характер. В 1830-м публикует в журнале "Отечественные записки" повесть "Вечер накануне Ивана Купала", первую из цикла "Вечера на хуторе близ Диканьки" (2 части, 1831-32). В повестях этого цикла ("Сорочинская ярмарка", "Майская ночь, или Утопленница", "Страшная месть" и др.) создал поэтический образ Украины, на основе фольклорных мотивов обрисовал национальный характер.

1831 -  знакомство с Пушкиным, который восторженно отзывался о "Вечерах...".

1835-  выходят сборники "Миргород" (повести "Старосветские помещики", "Повесть о том, как поссорились Иван Иваныч с Иваном Никифоровичем", "Вий", особое место занимает историческая повесть "Тарас Бульба", замысел которой связано изысканиями Гоголя в области истории и преподавательской деятельностью в Петербургском университете в 1834-35) и "Арабески" ("Невский проспект", "Портрет", "Записки сумасшедшего", к ним примыкает опубликованная в журнале "Современник" сатирическая повесть "Нос"). В последний вошли так называемые "Петербургские повести ".

1836 -  в Александрийском театре в Петербурге поставлена комедия "Ревизор".

1836 -  уезжает за границу, встречается с Мицкевичем, художником Ивановым, работает над "Мертвыми душами", начатыми еще в 1835 г. по совету Пушкина.

1842 -  выходят первый том "Мертвых душ" и повесть "Шинель".

В 40-е гг. углубляется связь Гоголя со славянофилами, что наиболее явно отразилось в книге "Выбранные места из переписки с друзьями" (1847).

1848 - возвращение в Россию, работа над вторым томом "Мертвых душ".

1852, 21 февраля (4 марта) - Н. В. Гоголь умер в Москве, за несколько дней до смерти уничтожив второй том "Мертвых душ".